Прошло уже целых пять минут с последней дискуссии о феминитивах. Задержка становится неприличной, поэтому срочно возвращаемся к важной теме, пока кто-нибудь не переключил внимание на обсуждение вакцинации.
На этот раз попробуем что-нибудь новенькое. Например, не игнорировать лингвистическую базу и рассмотреть заблуждения, которые активно в этой дискуссии поддерживаются.
Миф первый: феминитивы — слова для обозначения женских профессий.
Нет. Это любые существительные, выражающие феминность. Кошка, сестра и ведьма — тоже феминитивы. А в узком значении — это производные слова, в которых дополнительное значение женского передается грамматически, служебной морфемой.
Вообще в лингвистике они называются феминативами, но об этом все давно забыли, так что не будем занудствовать.
Миф второй: дефицит феминитивов вынудил называть женщин словами мужского рода.
Такой драматизации позавидует даже пустой прилавок из СССР, но увы. В живой знаковой системе не бывает дефицита, потому что все существующее имеет имя — это фундаментальный закон языка.
Препятствий для образования феминитивов в нашем языке нет и никогда не было. Они активно использовались и прежде: казначея, живописица, астрономка. У лингвиста Ирины Фуфаевой есть замечательное исследование по теме: в книге «Как называются женщины» она подробно рассказывает, когда появились феминитивы и как они функционировали. Оттуда вы узнаете, что, например, слово руководительница есть в тексте 1670 года.
Ирина обратит ваше внимание и на то, что жительниц городов, представительниц религий и национальностей называют феминитивами без проблем, потому что им не досталось столько внимания. Ну и потому что часть из них относится к региональной лексике — как красноярка. Эти слова сформировались без идеологического вмешательства, потому и проблем с ними не возникло.
Миф третий: по преобладанию существительных мужского рода в языке можно судить о неравенстве полов в обществе.
Если бы естественный язык был связан с действительностью так прозрачно и последовательно, нам стоило бы начать писать на нём код. Вот вам факт, с которым невозможно спорить: раньше феминитивов было очень и очень много, но равенства было несравнимо меньше, чем сейчас.
Никогда прежде феминитивы не были инструментом для отражения равенства женщины с мужчиной. Они появлялись стихийно, как это и бывает в языке, потому что отдельному объекту нужен отдельный знак. Так, слова мужского и женского рода разделяли мужчин и женщин как объекты — но не отделяли женщину от мужчины как нечто второсортное. Половой диморфизм, как вы знаете, тоже не продукт социального намерения.
Миф четвертый: род тождественен полу, то есть мужской род «принадлежит» мужчинам, а женский — женщинам.
Вот это «полородие» — и есть самое большое заблуждение, отравляющее все аргументы ангажированной публики, будь то активист_ки или любые другие не-лингвисты.
Подскажу, как легко отличить род от пола: между ног бывает всякое, но грамматические категории — никогда.
А вообще признак рода потребовался языку не для того чтобы различать пол, а для того чтобы иметь средство формального выражения для разграничения на уровне словесной формулы: бел снег — бела рука — бело поле. Это значит, что род существительного — это всего лишь способ согласования с зависимыми от него словами. Расходимся!
В конце XVI века в языковой системе выделилось разграничение, которое актуально и для современного русского языка: у слов мужского рода выражена идея лица, а у слов женского рода — идея пола. Мужской род указывает на человека вообще, а женский — на женский пол. Мужской — нейтральный, начальный, нулевой, общий. Женский — женский. За мужским родом закреплена нейтральность, а не патриархальность, как думают многие.
Сам мужской род изначально восходит к древнему концепту активности, но никак не маскулинности. «Базовость» мужского рода — это в некотором смысле случайность, грамматическая формальность. Семантическая мотивация рода довольно слабо и непоследовательно связана с полом, поэтому мы спокойно могли бы назвать мужской род как угодно. Мне лично очень нравится идея позаимствовать парадигму у программистов и назвать его нулевым — это ближе к истине и не подпитывает ложных убеждений.
«Мужские» слова — про всех, и чем чаще мы называли автора автором вне зависимости от пола, тем больше это общее, базовое и нейтральное значение укреплялось в нашем сознании. Теперь же мы разводим автора и авторку, хотя у языка в этом нет потребности — эта профессия не связана с полом деятеля. Слово автор и подобные теряют эту естественную «общечеловечность».
Итак, слова мужского рода называют человека. Редактор — это человек профессии редактор, а не редактор-мужчина. Когда мы говорим «редакторка», мы «выставляем на витрину» фактическую половую принадлежность номинируемого объекта и как бы говорим «редакторка — это в первую очередь женщина и только потом «человек профессии редактор». Кажется, это сильно расходится со стремлением к равенству и в языке, и в голове.
Миф пятый: можно договориться между собой о языковой симметрии или дождаться, пока учёные придумают способ уравновесить слова мужского и женского родов.
Желание создать идеальный язык, лишенный коннотаций; язык с новыми чистыми словами, свежими и правильными суффиксами без ГМО — это чистой воды наивная лингвистика. Наверное, стоит напомнить, а может, и удивить неискушенного наукой читателя: язык — это продукт эволюции. Проще говоря, не наших рук дело. Лингвист Светлана Бурлак написала не один труд о глоттогенезе и хорошо объяснила, как эволюционировали мозг, речевой аппарат, сознание. Но кому интересна эта учёная возня, когда можно без всяких усилий обмениваться поверхностными тейками в Twitter.
К счастью, язык — не инструмент, который можно кроить и исправлять в тех местах, где он кажется нам несовременным, неправильным, недостаточно чистым, неактуальным. Язык не может ошибаться, потому что он всегда отражает то, что на самом деле происходит в нашем сознании. Одно закрепляется, а другое отмирает, потому что это коммуникативно выгодно. Коммуникативно выгодно на языке языка — это «выгодно для выживания».
Процесс словообразования сложный, но что важнее — он саморегулируемый. Поэтому учёные не соберутся и ничего не придумают — у них другие задачи: они не управляют языком, а изучают его.
Да и упорядочивать нечего: у нас нет вариантов феминитивов, которые надо привести к норме, но есть постоянно меняющийся калейдоскоп, и это норма для феминитивов как феномена. А вот конструирование выверенных вариантов вызывает вполне понятное отторжение.
Миф шестой: на сознание можно повлиять через язык, и если мы будем показывать видимость женщин феминитивами, воцарит равенство.
Очень красивая сказка про магическую силу слова, хотя «Гарри Поттер» все равно лучше и популярнее.
Самое время рассказать о гипотезе лингвистической относительности, более известной как гипотеза Сепира — Уорфа. Концепция лингвистического релятивизма проста: когнитивные процессы могут находиться под влиянием тех категорий, что предлагаются человеку языком. Иными словами, язык влияет на сознание.
Относится эта теория не к языковедению непосредственно, а к философии лингвистики. Ещё интереснее то, что сами Сепир и Уорф никогда не называли свои идеи научными гипотезами.
Не существует ни одного серьёзного исследования, подтверждающего теорию лингвистического релятивизма. Зато обратное известно наверняка: сознание первично, а язык идёт вслед за ним.
Однако множество активистов [обоих полов] ухватились за эту идею и всерьёз заявляют, что мир услышит новые слова и (не)медленно изменится.
Конечно, если вы без конца будете называть инвалидов маломобильными людьми, а врачей — врачками, окружающие, возможно, наконец спросят вас, почему вы так необычно изъясняетесь. И вот тогда вы расскажете, как много хороших дел — не слов — делаете для людей с инвалидностью, для женщин и бездомных; как ценны и важны для общества ваши цели и установки и как плоха стигматизация. И возможно, вас услышат и поддержат. Это прекрасный сценарий, но это все ещё не прямое влияние словом на сознание.
Обозначить видимость женщины — это намерение, сложная ментальная операция. А наша речь — это результат бессознательного естественного отбора коммуникативно выгодных единиц. Ещё разок для верности: бессознательного, естественного.
Миф седьмой: чем активнее мы продвигаем феминитивы, тем скорее они станут естественными — все привыкнут.
БДСМ-аргумент, мой любимый. Во-первых, привыкать не к чему — мы уже выяснили, что феминитивы были всегда. Во-вторых, чем сильнее манифестация, чем больше ажиотажа вокруг так называемых новых феминитивов, тем мощнее идеологический компонент. Пока мы добились того, что любой феминитив, имеющий коррелят мужского рода, получил на сдачу маркировку второсортности.
Уважаемый лингвист, профессор ВШЭ Максим Кронгауз справедливо говорит о языке как об инструменте познания. По тому, какие изменения в нём происходят, мы можем наблюдать, что в нашем сознании перестроилось. Динамика языка равна скорости социальных изменений. Однако мы порождаем застревание этих слов в маркировании, замедляем время нейтрализации маркировки.
Слова из ряда авторка, иллюстраторка и врачка — не нейтральные. То внимание, которое было оказано им благодаря фемповестке, сделало их словами определенной группы людей. Когда человек говорит «я была у своей психотерапевтки», собеседник (если он не использует феминитивы) в первую очередь маркирует его как принадлежащего группе, а уже во вторую — воспринимает фактическую информацию.
Таким образом мы не только не даём понять и выслушать себя полноценно, но и провоцируем коммуникативный провал.
Конечно, и это тоже процесс, и он бесконечно интересен, потому что позволяет видеть, как система реагирует на активные и несвоевременные попытки усложнить её и помешать её органическому развитию, коррелирующему с культурным контекстом. А реагирует она созданием маркированной лексики, которая во всей своей группе имеет ядерное микрозначение «идея».
Миф восьмой: дискуссии о феминитивах совершенно бесполезны — каждый останется при своём мнении.
Очень даже полезны. Существенный плюс разговоров о феминитивах в том, что они привлекают огромное внимание к социальным и научным проблемам. Обсуждение этих слов всегда приводит к обнаружению вопросов неравенства женщин, а также даёт лингвистам возможность рассказать о том, как функционирует живая знаковая система. Мы больше узнаем и больше понимаем.
Каких-то 10 лет назад мы и подумать не могли, что в соцсетях может разразиться дискуссия с использованием лексики типа абьюз, харассмент, мизогиния, прескриптивизм, постфикс и семиотика. Жить стало лучше — жить стало умнее.
Феминитивы помогают нам искать способы точнее, лучше и яснее выразить мысль, идею и отношение. Пусть неумело и вслепую, но мы пытаемся с их помощью устранить смысловую синкретичность слов, нащупать те самые номинации для тех самых идей, размышляем над собственным речепорождением и думаем о том, что там лежит в нашем речемыслительном буфере.
Но давайте не будем забывать о науке.
